Предисловие к диссертации “Engaging Neighbors: Housing Strategies and Political Mobilization in Moscow’s Renovation” о реновации жилья в Москве
Я выросла в старом многоквартирном доме в Петербурге, где уяснила, что хорошие соседи – это тихие соседи. Плохие соседи устраивали громкие попойки на всю ночь, приводили толпы людей и злоупотребляли алкоголем или наркотиками; они курили или оставляли мусор на лестнице, парковали свои машины под чьими-то окнами с включенным мотором или громко врубали музыку, из-за чего неприятные запахи и звуки вторгались в квартиры с окнами, выходящими во двор. Все эти звуковые и ароматические вторжения были неприятны «нормальным» семьям. Моя мама иногда считала «нормальные» и «ненормальные» квартиры в нашем доме. Баланс начал постепенно сдвигаться в сторону «нормальных» в 2000-е годы: проблематичные коммуналки постепенно расселялись, и люди, которые могли себе позволить покупку отдельной квартиры, становились нашими соседями.
Мне всегда нравилось слушать, как мама рассказывает про траектории квартир в нашем доме: истории о соседях, «получавших» и обменивавших квартиры, разбивавшихся в лепешку, чтобы улучшить свои жилищные условия, о знакомых, чьи супруги оказывались охотниками за пропиской – женились только для того, чтобы получить официальную регистрацию в городе. Все эти истории – истории о приобретениях и потерях. Моей семье повезло: в 1960-е, моя стратегическая и активная бабушка сделала все, чтобы получить комнату в коммунальной квартире в хорошем районе, в приличном здании. Эта комната стала основой жилищного благосостояния нашей семьи: до распада СССР, мои родители приняли участие в программе, целью которой было сокращение числа коммунальных квартир. По мере того, как соседи получали отдельное жилье в других районах, мои родители могли претендовать на освобождавшиеся комнаты. К началу 1990-х, вся квартира стала нашей. Время было на нашей стороне: после перехода страны к рыночной экономике, единственным способом получения освобождавшихся комнат в коммуналках стала покупка.
Социалистические жилищные программы принесли пользу моей семье: благодаря им, мы стали обитателями отдельной квартиры. В 2000-е годы мы ее приватизировали. Однако, все детство я слышала, как мои родители обсуждали, что кто-то придет и «нас расселят». Родители откладывали дорогостоящий ремонт в квартире: «Мы потратим деньги – а на следующей неделе нас расселят». Сначала они говорили об этом с надеждой, а в последние лет десять – со страхом. Со временем, здание отремонтировали, сформировалась небольшая группа активных жителей, и мы стали все больше ценить наш дом, тем более что перспектива получить что-то получше в результате потенциального расселения стала совсем призрачной.
Из-за этого опыта жизни под дамокловым мечом расселения я очень лично восприняла объявление реновации в Москве. Большинство попавших в программу москвичей до сих пор не знают, когда, если вообще, переселение их дома состоится. Они вынуждены жить с этой неопределенностью, не зная, стоит ли вкладываться в ремонт своих квартир. Когда я готовилась к первой полевой поездке в Москву, я попросила московскую подругу о помощи. Она рада была помочь, но ответила, смеясь: «У меня есть уже для тебя ответ! Те, кто сделали в квартире ремонт – против, кто не делал – за!» Это звучало разумно, но я знала, что решение ремонтировать или нет свою квартиру может основываться на очень разных соображениях. У кого-то нет денег на ремонт, а кто-то живет с туманными перспективами расселения и не хочет инвестировать в ремонт того, что завтра у них могут отобрать.
Хотя я и выросла в другом городе, я вполне узнавала чувства моих собеседников в Москве. Мне также было ясно, что Москва – это экспериментальная площадка для всякого рода инноваций, плохих и хороших, которые могут со временем прийти и в другие регионы страны. Москвичам все достается в первую очередь.
Anna Zhelnina 
Leave a Reply